Где-то в ящике, среди большой коллекции виниловых пластинок,
есть диптих две пластинки, на которых художник Илья Глазунов сам
рассказывает о своей жизни, начиная с блокадного детства. Наверное,
если бы я не интересовалась этим художником не купила бы.
Дух свободы, что витал в воздухе, кружил голову. Конец 70-х,
80-е
Как-то почти одновременно возникли два имени, художников, чем-то
похожих: Константин Васильев и Илья Глазунов. Первый трагически
рано ушедший, так и не принятый в Союз художников, второй имеющий
все блага, обласканный властью мэтр, от симпатии или несимпатии
которого к другим мастерам, особенно молодым, зависела их
судьба.
О Константине Васильеве я упомянула, когда в рассказе о Казани,
предложила несколько фраз и несколько фотографий его картин, в
своем отчете о поездке в Татарию. (Почему-то думала, что рассказ о
той галерее у меня имеется на Туристире, но я его так и не
написала).
А вот рассказать о Глазунове и вовсе не пришлось.
Рассказ Максима Ершова о посещении галереи Глазунова
http://tuvatforum.ru/aways/www.tourister.ru/world/europe/russia/city/moscow/artgallery/32220/responses/8650
пробудил и мои воспоминания. Мне показалось интересно сравнить два
посещения его и мое. Два времени! Как они непохожи!
Если в 50-е, особенно в хрущевские 60-е годы, за посещение
церкви могли и с работы уволить, то в 80-е нам все еще казалось,
что трогать тему православия это по-прежнему смелый поступок. А
если к этому прибавить и еще один брэнд того времени пробудившееся
национальное самосознание (не простой советский человек, как было в
СССР, а русский, еврей, татарин), то темы картин Ильи Глазунова,
многими трактовались, как смелое новаторство, достаточно
востребованное именно в то время.
Получилось очень удачное новое блюдо, какое-то кичевое оливье. С
одной стороны власть поощряла художника, так как он всегда был на
передовой и написал портреты, кажется всех, кто в то время был в
кагорте властьпридержащих и все такие красавцы! А с другой народ (в
смысле широкая общественность), которая воспринимала Глазунова, как
смелого новатора, который развивает якобы запретные темы.
Манера Глазунова почему-то некоторыми сравнивалась с иконописью,
хотя примитивизм лубка был ближе этой манере.
(фото из ин-та)
Как бы там ни было, мне не хотелось бы сегодня вновь повторять
свои ошибки, исследуя его творчество. Интерес погас, и я не вижу
предмета для серьезного осмысления. Но, в то время середина 80-х,
все было иначе. Художник меня тревожил, хотелось знать о нем
больше, и побывать на его персональной выставке было заманчиво.
В 1986 году Казанский театр Оперы и балета был на гастролях в
Москве. Работали на двух площадках: театр оперетты и Дворец Съездов
сцена более чем престижная. У меня, как у театрального критика, был
пропуск в Кремль, какого-то особого качества пропускали
беспрепятственно в любое время (ночью не пробовала ночью я
спала).
Да, власть людей портит. Однажды в ресторане Будапешт, нас с
сыном очень плохо обслужили и я выразив свое возмущение, гордо
взмахнула красной книжечкой, с золотым теснением ПРЕССА. Так вот на
выходе, нас проводил едва ли не весь контингент, вместе с
метрдотелем, причем в почтительном полупоклоне.
Уверовав в свои великие права, я с удовольствием, получила
заветный пригласительный билет на выставку Глазунова, что проходила
в то время в Манеже и поскольку приглашение было, как и полагается,
на два лица, мы отправились туда с сыном-школьником. Он уже посещал
школу молодого журналиста и тоже, чтобы не быть без дела, писал о
гастролях, только в молодежную комсомольскую газету.
Когда мы подошли к Манежу и пробились сквозь страждущую толпу к
милиции, гордо показав пригласительный, то вместо уважения к
прессе, получили равнодушную рекомендацию, попробовать пройти со
служебного входа.
Обошли огромное здание Манежа и вновь попали в толпу, хотя и
меньшую по размерам, которая рвалась войти. Я вновь пробилась к
милиционеру, который сурово сдерживал натиск, и осведомилась о
возможности реализовать свой пригласительный.
Толпа, оказавшаяся большой группой творческой интеллигенции тут
же замахала такими же пригласительными, объяснив, вместе с
милиционером, что выставка сегодня работает последний день, народу
в помещении слишком много, а потому пригласительные не
действительны. Они и раньше, как оказалось, были действительны
только по средам, а сегодня вообще суббота, так что пройти на
выставку не представлялось возможным.
Далее был долгий и бесполезный спор широкой общественности с
одиноким молодым милиционером, который стоял за фундаментальным
ограждением и был непреклонен.
Вы понимаете! Мы сотрудники Эрмитажа! Мы специально приехали на
выставку! На один день! У нас творческая командировка! Пустите хотя
бы к администратору!
Этот вопль отчаяния один из многих, я прочувствовала и запомнила
особо, поняв, наконец, что внутрь мне сегодня не войти. Однако,
уходить не хотелось, все же я не из тех, кто сдается сразу и без
боя. Впрочем и воевать с молоденьким милиционером мне тоже не
хотелось. Я стояла в толпе творческой интеллигенции, обладателей
заветных пригласительных, а толпа, несмотря на статус, с привкусом
элитарности, становилась все более агрессивной. Уже посыпались
оскорбления, угрозы разобраться в других кабинетах и прочее.
Милиционер почти мальчик краснел все больше и начинал закипать, но
когда я увидела в его глазах слезы, я из чувств, глубоких,
материнских, вступилась за стража порядка.
Ну, что мы все на него набросились! Он на службе, он выполняет
приказ! Я вот тоже хотела пройти, хотя бы к администратору, но не
пускают Что ж! Он не виноват! Он на службе, поймите!
Некоторое время, диалог я и толпа был бесплодным, но постепенно
мое агитаторство успокоило народ, и агрессия перешла в горькое
разочарование. Я в тот момент, уже поняла, что не увидеть мне в тот
день картин Глазунова и смирилась. Значит не судьба!
Вдруг милиционер расчувствовался, приоткрыл заграждение и
сказал: " а вы проходите к администратору!
Я обуреваемая жаждой рассказать о страждущей толпе, стать
делегатом от народа и может быть добиться хотя бы прохода для
работников Эрмитажа, поспешила в помещение.
И молодого сотрудника возьмите! Приостановил мою прыть,
милиционер.
Тогда я еще не ведала, что пройти к администратору значило на
100% пройти на выставку.
Сын-школьник, которого я представляла, как сотрудника
комсомольской газеты (что было правдой внештатный корреспондент) в
то время мало еще тянул на молодого сотрудника, но разрешение было
получено. Когда я поняла, что счастье улыбнулось только мне, а
остальные так и остались у заграждения, мне стало стыдно. Но я еще
надеялась, что у администратора, все же успею замолвить словечко и
о других.
В кабинете администратора тоже толпилось немало людей, но это
была уже не толпа. Избранные и выбранные неизвестно по какому
принципу, они получали какие-то пропуска, и смело шли в выставочный
зал. Прошли и мы.
В оправдание могу все же заметить, что о сотрудниках Эрмитажа я
успела сказать и потом видела их у картин Глазунова
Выставочное пространство было огромным. Люди с умным видом
ходили взад и вперед, наслаждаясь запрещенным искусством.
Я ходила какая-то опустошенная, пассионарность порыва сменилась
душевной усталостью. А картины не дарили никаких особых эмоций,
кроме пресного слова ознакомление.
По выставке, наряду с рядовыми посетителями, ходили фанатки
Глазунова это выяснилось позднее. Так у одной картины, какой-то
мужчина высказал своей спутнице какое-то горькое замечание по
поводу Глазунова. Одна из фанаток это были какие-то приближенные
старушки, услышала замечание, сказанное в вполголоса и начала
громко обличать обидчика великого художника. Атмосфера накалялась.
В другом конце зала я увидела знакомого фотокорреспондента, который
имел разрешение на съемку. Он где-то нашел стул, взгромоздился на
него и уже начал снимать, но, к несчастью, имел неосторожность
пошутить о творчестве Глазунова с женой, которая стояла у стула и
страховала мужа от двигающейся толпы, а следовательно от его
падения с дорогим фотоаппаратом.
В толпе оказалось несколько поклонниц. Они не только обличили
злодея с фотоаппаратом, но и привели милиционера, который увел
несчастного к начальству.
Через некоторое время, реабилитированный фотокорреспондент вновь
появился в зале, однако его стул был уже занят. Пришлось искать
того милиционера, который снял его со стула и ставить вопрос
ребром: Я работаю. Вы сняли меня со стула это удобная точка для
съемки. Верните меня на стул!
Наконец и этот инцидент был исчерпан, принесли новый стул.
Кажется все ждали встречу с автором и небольшую пресс-конференцию,
но мне стало так тоскливо, что мы покинули помещение Манежа и пошли
исследовать новое явление, под названием Шведский стол. Говорили,
что на Шведском столе можно брать еду сколько хочешь! Шведский стол
располагался в гостинице Москва, куда пускали не всех, но здесь у
меня были преференции и мы прошли.
Должна признаться, что эти два события в тот день произвели на
меня едва ли не одинаковое впечатление. Работы Глазунова почти
сразу подзабылись, а вот поели вкусно.
